Ораторы 19 века. Великие ораторы: известные ораторы мира и современности

«...Если вы хотите людям, которые не готовятся быть ораторами, дать понятие о том, что такое красноречие, а людям, которые хотят быть ораторами, дать средство к изучению красноречия,- то не пишите риторики, а переберите речи известных ораторов всех народов и всех веков, снабдите их биографией каждого оратора, необходимыми историческими примечаниями - и вы окажете этой книгой великую услугу и ораторам и неораторам».

В. Г. Белинский

Вместо предисловия

Господа! Я обращаюсь преимущественно к молодежи. То, что я вам скажу, есть не только выводы моего опыта, но и разъяснение той идеи, которую я применял к делу защиты. У вас может получиться впечатление, будто я говорю только лично о себе. Выбросьте это из головы! Если можно, то забудьте даже меня, как автора беседы. Но вникните хорошенько в то, что я говорю.

Между прочим, я восстаю против рекламы и актерства. Если вы будете смотреть на вопрос с точки зрения быстрого успеха и хорошей платы за дешевый труд, то я заранее признаю себя разбитым на всех пунктах. Ибо известно, что нет более ходкого товара, как изделия Александровского рынка или художественные произведения, выставляемые в трехмарковом базаре. Но если мы начнем рассуждать об истинном искусстве, о таланте, о служении правосудию и об интересах тех несчастных, которые вверяют нам свою участь, то я без малейших уступок останусь неколебимым во всем, что я предложу вашему вниманию.

***

Я должен, прежде всего, резко выделить защитников по уголовным делам от защитников по гражданским.

Юристами можно назвать только знатоков гражданского права . Они заведуют особою областью общежития, для которой вековым опытом,- можно сказать, почти наукою,- выработаны условные нормы отношений по имуществу. Это чрезвычайно хитрая механика, в которой хороший техник с помощью одного едва приметного винтика может остановить или пустить в ход целую фабрику. В этой области нужно превосходно знать как общую систему, так и все ее подробности.

Иное дело - криминалисты . Все они - дилетанты, люди свободной профессии, потому что даже уголовный кодекс, с которым им приходится орудовать, есть не более как многоречивое, а потому шаткое и переменчивое разматывание на все лады основных десяти заповедей Божьих, известных каждому школьнику. Поэтому от уголовных защитников не требуется ровно никакого ценза. Подсудимый может пригласить в защитники кого угодно. И этот первый встречный может затмить своим талантом всех профессионалов. Значит, уголовная защита - прежде всего, не научная специальность, а искусство, такое же независимое и творческое, как все прочие искусства, т. е. литература, живопись, музыка и тому подобное.

Поэтому-то и уголовные защитники имеют популярность своего рода «избранников» толпы - не то поэтов, не то драматических любовников, не то чарующих баритонов... Они фигурируют на эстраде; у них развиваются актерские инстинкты... И в этом - их проклятье! Они весьма легко увлекаются мишурою и необычайно быстро пошлеют... Но пошлость уголовного адвоката, увлекающегося дешевым успехом, неизмеримо ниже пошлости актера, который торопится завоевать успех тем же путем, т. е. угождением своему залу. У актера есть, по крайней мере, оправдание в том, что он объединяет себя с призраком фантазии: «что он Гекубе, что ему Гекуба!» А уголовный защитник объединяет себя с весьма живым субъектом, сидящим за его спиною, и, по правде сказать, метать громы из-за этого субъекта, принимать благородные позы и кипеть за него правдивым негодованием приходится только в самых редких, даже исключительных случаях. А уголовники считают своим священным долгом делать это чуть ли не каждый раз... Выходит нечто самое гадкое, что только можно себе представить: продажное негодование, наемная страсть...

***

Не буду останавливаться на делах с косвенными уликами. Здесь каждый защитник по мере своих сил вооружается логикой и находит выход из лабиринта.

Дела эти вообще нетрудны, потому что у нас и коронный суд, и присяжные никогда не принимают на свою совесть сомнительных доказательств. Однако же в сложных процессах, с уликами коварными и соблазнительными, добиться правды способен только художник, чутко понимающий жизнь, умеющий верно понять свидетелей и объяснить истинные бытовые условия происшествия.

Но большинство уголовной практики составляют процессы, где виновность перед законом несомненна. И вот в этой именно области наша русская защита сделала на суде присяжных наибольшие завоевания проповедью гуманности, граничащей с милосердием. Пусть над нами смеются иностранцы! Но я принимаю за наилучший аттестат нашей трибуны ироническое замечание французов: «Les criminels sont toujours affranchis en Russie; on les apellent: nestschastnii », т. е. «в России всегда оправдывают преступников,- их называют несчастными». Всегда - не всегда. Однако же едва ли в каком государстве найдется более человеческий, более близкий к жизни, более глубокий по изучению души преступника суд, чем наш суд присяжных. И это вполне совпадает с нашей литературой, которая, при нашей отсталости во всех прочих областях прогресса, чуть ли не превзошла европейскую ни чем иным, как искренним и сильным чувством человеколюбия. Запад невольно смущается перед этою широкою, теплою и мягкою волною всепрощения, идущею с Востока. Практические иностранцы с течением времени перестают глумиться, начинают задумываться и уже почти готовы признать свежесть славянского гения, ибо ведь из самой передовой страны старого Запада, из Франции, раздался афоризм: «tout comprendre c’est tout pardonner» - «все понять - значит все простить». И вот даже французам невольно напрашивается вывод: «а, пожалуй, русские понимают лучше нашего...»

***

Сделавшись судебным оратором, прикоснувшись на суде присяжных к «драмам действительной жизни», я почувствовал, что и я, и присяжные заседатели - мы воспринимаем эти драмы, включая сюда свидетелей, подсудимого и бытовую мораль процесса, совершенно в духе и направлении нашей литературы. И я решил говорить с присяжными, как говорят с публикой наши писатели. Я нашел, что простые, глубокие, искренние и правдивые приемы нашей литературы в оценке жизни следует перенести в суд. Я за это взялся с таким же логическим расчетом, с каким, например, техники решили воспользоваться громадною силою водопадов для электричества. Нельзя было пренебрегать столь могущественным средством, воспитавшим многие поколения наших судей в их домашней обстановке. Я знал, что их души уже подготовлены к восприятию тех именно слов, которые я им буду говорить.

Библейские [греч. профеты, буквально прорицатели. Этим термином в Септуагинте (греческий перевод Ветхого завета) и в Новом завете передаётся древнееврейский термин «нави» (множественное число «невиим»)], в Древней Палестине проповедники,… … Большая советская энциклопедия

Является вначале лишь отпрыском португальской, пересаженным за Атлантический океан. Долгое время этот отпрыск не принимался, но мало помалу своеобразно развернулся и в новейшее время достиг известной самостоятельности. Литература пустила ростки в …

Аплодисмент, аплодирование (лат. applausus, plaudere, хлопанье в ладоши) так называется одобрение, выражаемое публикой рукоплесканием при различного рода зрелищах и представлениях, даваемых на сценах и аренах. Начало А. принадлежит Риму,… … Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона

G20 Политик, политический деятель лицо, профессионально занимающееся политической деятельностью. Политическая деятельность может осуществляться в органах … Википедия

Политик, политический деятель лицо, профессионально занимающееся политической деятельностью. Политическая деятельность может осуществляться в органах исполнительной (президент, премьер министр, член кабинета министров) и законодательной власти… … Википедия

До 1905 г. право основания союзов и созыва собраний так назыв. свобода С. и собраний в России не существовало. Разрешение С. и собраний целиком зависело от усмотрения администрации, которая разрешала их или отказывала в разрешении без объяснения… … Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона

История Древнего Рима Основание Рима … Википедия

Содержание 1 Догреческий период 1.1 Поэзия 1.2 Проза 1.3 Другие памятники письменности … Википедия

Книги

• Величайшие речи русской истории От Петра Первого до Владимира Путина , Клименко А. (ред.) , В этом сборнике, который должен стать настольной книгой каждого русского патриота, представлены лучшие речи государственных деятелей России XIX-XX вв. Они вызывали искренний интерес и живую… Категория: Российская история
• Мысли афоризмы цитаты Политика , Душенко К. , "До сих пор у нас не было сколько-нибудь представительной антологии цитат о политике и сопредельных предметах, хотя в других странах (прежде всего англоязычных) такие издания не редкость."… Категория:

Одесский Государственный Университет

Николаевский Учебный Центр

РЕФЕРАТ По Ораторскому Искусству На тему: «Российские судебные ораторы второй половины XIX начала XX века»
Студента гр. 317

Шнейдерис Е. Л.

Николаев, 1999 г.
Российские судебные ораторы

второй половины XIX начала XX века.

Дореволюционная русская адвокатура имела в своих рядах много известных судебных ораторов, которые были не только популярными защитниками, успешно выступающими в уголовных процессах, но и крупными учеными-юристами, писателями, критиками, видными общественными деятелями либерального направления.

Александров Петр Акимович (1838-1893)

По окончании юридического факультета Петербургского университета он с 1860 года в течении 15 лет занимал различные должности по Министерству юстиции. Прочные знания, большие способности и одаренность обеспечили ему быстрое продвижение по служебной лестнице: товарищ прокурора Петербургского окружного суда, прокурор Псковского окружного суда, товарищ прокурора Петербургской судебной палаты и, наконец товарищ оберпрокурора кассационного департамента Правительствующего Сената. В 1876 году Александров после служебного конфликта, вызванного неодобрением начальства его заключения в суде по одному из дел, где он выступил по одному из дел, где он выступил в защиту свободы печати, вышел в отставку и в этом же году поступил в адвокатуру.

Как защитник Александров обратил на себя внимание выступлением в известном политическом процессе «193-х». Дело слушалось в 1878 году в Петербургском окружном суде при закрытых дверях. В качестве защитников принимали участие лучшие силы Петербургской адвокатуры.

Выступая в этом процессе, Александров, малоизвестный как адвокат, впервые обратил на себя внимание общественности продуманной речью, убедительной полемикой с прокурором.

Вскоре, вслед за этим делом, в Петербургском окружном суде слушалось дело по обвинению Веры Засулич в покушении на убийство Петербургского градоначальника Трепова. Речь, произнесенная Александровым в защиты Веры Засулич, принесла ему широкую известность не только в России, но и за рубежом. Речь его полностью воспроизводилась на иностранные языки. Надо прямо отметить, что речь Александрова оказала большое влияние формирование решения присяжных заседателей по делу. В этой речи проявился большой талант даровитого, мужественного судебного оратора.

Уважая свою профессию, П. А. Александров всегда был сдержан в своих речах. Речи его отличаются тщательностью отделки основных положений, внутренней согласованностью всех их частей. Произносил он их тихо, убедительно, с большой внутренней силой. Будучи блестящим оратором, он никогда не полагался только на свое ораторское мастерство, придавая большое значение досудебной подготовке к делу и судебному следствию. Он всегда тщательно продумывал свои речи.

Андреевский Сергей Аркадьевич (1847-1918)

Очень талантливый дореволюционный адвокат. После окончания в 1869 году юридического факультета Харьковского университета был кандидатом на судебную должность при прокуроре Харьковской судебной палаты, судебным следователем в г. Карачеве, товарищем прокурора Казанского окружного суда, где проявил себя как талантливый обвинитель. В 1873 году при непосредственном участии А. Ф. Кони, с которым он был близок по совместной работе, С. А. Андреевский переводится товарищем прокурора Петербургского окружного суда.

В 1878 году царская юстиция подготавливала к слушанию дело по обвинению Веры Засулич в покушении на убийство Петербургского градоначальника Трепова. В недрах Министерства юстиции тщательно обрабатывались вопросы, связанные с рассмотрением этого дела. Большое внимание уделялось составу суда и роли обвинителя в процессе. Министерством юстиции было предложено выступить в качестве обвинителя по этому делу - С.А. Андреевскому и В. И. Жуковскому. Однако оба они участвовать в процессе отказались.

Уже первый процесс в котором выступил, Андреевский (речь в защиту обвиняемого в деле об убийстве Зайцева), создал ему репутацию сильного адвоката по уголовным делам.

В отличие от Александрова, он не заботился о глубоком, всестороннем анализе материалов дела, недостаточно уделял внимания выводам предварительного следствия. Основное внимание им уделялось личности подсудимого, анализу обстановки, в которой тот жил, и условий, в которых подсудимый совершил преступление. Психологический анализ действий подсудимого Андриевский давал всегда глубоко, живо, ярко и убедительно. Его без преувеличения можно назвать мастером психологической защиты. Раскрытые им образы всегда составляют неотразимое впечатление.

В делах, где требовалось не только последовательность и непогрешимая логика, но и строгое юридическое мышление, исследование законодательного материала, он, как адвокат был не на высоте, и успех ему изменял. Как судебный оратор С. А. Андреевский был оригинален, самостоятелен.

Основной особенностью его является широкое внесение литературно-художественных приемов в защитную речь. Рассматривая адвокатскую деятельность как искусство, он называл защитника «говорящим писателем». В своей работе «Об уголовной защите», отмечая роль психологического раскрытия внутреннего мира подсудимого, Андреевский писал: «…художественная литература, с ее великим раскрытием души человеческой, должна была сделаться основною учительницей уголовных адвокатов». Отмечая необходимость внесения в уголовную защиту приемов художественной литературы, он считал, что «…приемы художественной литературы должны быть внесены в уголовную защиту полностью, смело и откровенно, без всяких колебаний».

Эти взгляды на защиту он не только высказывал в печати, но и практически осуществлял в суде. Речи Андриевский всегда тщательно отделывал. В них много ярких образных сравнений, метких слов, правдивых воспроизведений событий преступления. Правда, речи его не лишены некоего пафоса, стремления к чрезмерной красноречивости.

Его современники говорили, что слог Андреевского прост, ясен, хотя несколько напыщен. Речи его стройные, плавные, тщательно распланированные, полные ярких запоминающихся образов и красок, но увлечение психологическим анализом нередко мешало ему дать глубокий анализ доказательств, что в ряде случаев сильно ослабляло речь.

С. А. Андреевский занимался и литературной деятельностью. Его перу принадлежит много поэм и стихотворений на лирические темы. С начала 80-х годов он печатается в «Вестнике Европы», в книге «Литературное чтение» опубликован ряд его произведений и критических статей о Бартынском, Некрасове, Тургеневе, Достоевском и Гаршине. В 1886 году опубликован сборник его стихов.

Судебные речи Андреевского изданы отдельной книгой.

Жуковский Владимир Иванович (1836-1901)

Окончил юридический факультет Петербургского университета в звании кандидата. В 1861 году поступил на должность судебного следователя в Оренбургской губернии. В последующем работал на различных судебных должностях. В 1870 году назначается товарищем прокурора Петербургского окружного суда. Успешно выступал в качестве обвинителя. Своей речью по нашумевшему в свое время уголовному делу о поджоге мельницы купцом Овсянниковым Жуковский зарекомендовал себя как талантливый оратор.

В 1878 году по тем же причинам что и С.А. Андреевский Жуковский вынужден был уйти из прокуратуры и поступил в адвокатуру Он успешно выступал во многих групповых делах в качестве защитника и гражданского истца. Широко известен был как в Петербурге, так и на периферии. Его выступления в суде всегда были просты и доходчивы легко воспринимаемы слушателями. Особенно зарекомендовал он себя как представитель гражданского истца. Речи Жуковский произносил тихо, непринужденно. От его наблюдательного взора не ускользали комические ситуации. Блестяще владел он иронией и умело пользовался ей в суде.

Свои речи Жуковский тщательно отделывал, много уделяя внимание тому, чтобы они были доступны и хорошо воспринимались слушателями В своих речах он всегда находил место для едкой шутки, делая это как большой мастер. Умело полемизировал с прокурором, однако не всегда уделял внимание глубокому и обстоятельному анализу доказательств Современники Жуковского отмечали что стенографические записи его речей далеко не полно передают характер отдельные детали речи приобретающие особое значение в тоне, мимике и жесте, которыми блестяще владел В. И. Жуковский.

Карабчевский Николай Платонович (1851-1925).

В 1869 году поступил на естественный факультет Петербургского университета. Увлеченный лекциями известных дореволюционных юристов – профессоров Редькина П. Г., Таганцева Н. С., Градовского А.Д., перешел на юридический факультет, который в 1874 году успешно окончил со степенью кандидата, в этом же году поступил в адвокатуру. Пять лет был помощником присяжного поверенного, а с 1879 года состоял присяжным поверенным при Петербургской судебной палате. Быстро завоевал популярность, как один из способных защитников по уголовным делам. Неоднократно выступал защитительными речами в политических процессах.

Будучи молодым адвокатом, успешно выступал в процессе «193-х», защищая Брешковскую, Рогачеву и Андрееву. Хорошо зарекомендовал себя, выступая в большом процессе «Об интендантских злоупотреблениях во время русско-турецкой войны», рассматриваемом военным окружным судом. В этом большом, трудоемком деле Карабчевский проявил себя серьезным адвокатом, умеющим дать полный, обстоятельный разбор многочисленных доказательств в сложных, запутанных делах.

К числу наиболее известных его речей по уголовным делам относится речь в защиту Ольги Палем, обвиняющейся в умышленном убийстве студента Довнара, в защиту братьев Скитских, в защиту Мултанских вотяков, в разрешении судьбы которых принимал участие В. Г. Короленко. Большой известностью пользовалась его речь по делу о крушении парахода «Владимир». Широко известны его речи по делам политическим, в защиту Гершуни, Сазонова, Бейлиса.

Помимо адвокатской деятельности, Карабчевский занмался литературной работой. Его перу принадлежит ряд литературных произведений-прозаических и поэтических, опубликованных в сборнике «Поднятая завеса». Воспоминания и статьи по юридическим вопросам опубликованы в его книге «Около правосудия». Также он известен и как редактор выходившего в свое время журнала «Юрист». Умер за границей в эмиграции.

Плевако Федор Никифорович (1842-1908)

Окончил Московский университет. Состоял присяжным поверенным при Московской судебной палате. Более 40 лет работал адвокатом. Одаренный судебный оратор. Постепенно, от процесса к процессу, он своими речами завоевал широкое признание. Тщательно готовился к делу, глубоко знал все его обстоятельства, умел анализировать доказательства и показать суду внутренний смысл тех или иных явлений. Речи его отличались большой психологической глубиной, житейской мудростью, простотой и доходчивостью. Сложные человеческие отношения, неразрешимые под час житейские комбинации освещал он проникновенно, в доступной для слушателей форме.

Выступая во многих крупных процессах, он проявил себя как острый и находчивый полемист.

Спасович Владимир Данилович (1829-1906)

В 1849 году окончил юридический факультет Петербургского университета. По окончании работал чиновником в палате уголовного суда. В 22 года он защитил магистерскую диссертацию по кафедре международного права. Занимался педагогической работой. Переводил польских писателей на русский язык. Был близок с ученым-историком К. Д. Кавелиным, по рекомендации которого занял в Петербургском Университете кафедру уголовного права. Одаренный криминалист, известный своими теоретическими работами в области уголовного процесса, Спасович был автором одного из лучших в свое время учебников по русскому уголовному праву. Спасович пользовался у студентов большой популярностью. Его лекции привлекали большое количество студентов. Спасович был врагрутинных взглядов в науке уголовного права и процесса, чем вызывал недовольство университетского начальства.

В 1861 году вместе с группой передовых ученых оставил Петербургский университет в связи со студенческими волнениями. В адвокатуре с 1866 года. Выступал в качестве защитника по ряду политических дел.

Хартулари Константин Федорович (1841-1897)

После окончания юридического факультета Петербургского университета служил в начале в Министерстве Юстиции, а с 1868 года – присяжным поверенным при Петербургской судебной палате. Известен как исключительно уравновешенный адвокат, далекий от каких либо попыток насытить свою речь излишней красноречивостью.

Его выступления в суде отличаются обстоятельным и глубоким разбором доказательств, умением найти в деле основные моменты и дать им правильное освещение. Характерная особенность его речей – тщательная отделка, соразмерность их частей, глубоко продуманная подача материала. Лучшей его речью является его выступление по нашумевшему уголовному делу по обвинению в убийстве Маргариты Жюжан. Правда эта речь лишена ярких красок, острой ситуации и глубоких психологических образов, рисовать которые он не умел. Речь по делу Маргариты Жюжан является образцом делового глубокого анализа доказательств, строгой последовательности и логичности, что делает ее доходчивой и убедительной. Адвокат не оставил ни одной улики без обстоятельно разбора и тщательного сопоставления с другими доказательствами. В этой речи умело сгруппированы и последовательно изложены все доказательства, подтверждающие невиновность Маргариты Жюжан. Это в значительной мере обеспечило оправдательный вердикт.

Совершенно в другом плане произнесена речь в защиту Марии Левенштейн и Разнотовского, обвиняемых в покушении на убийство. Здесь Хартулари показал себя хорошим психологом, большим наблюдателем, ярким бытоописателем.

Холев Николай Иосифович (1858-1899)

В 1881 году окончил юридический факультет Петербургского университета и сразу же стал помощником присяжного поверенного в Петербургской судебной палате, где и началась его адвокатская деятельность. Известность приобрел он не сразу. Только через пять-шесть лет ему довелось выступить в крупном процессе, где он во всю ширь проявил свои ораторские способности. Его речам, как и речам К. Ф. Хартулари, свойственна деловитость и уверенность в слове. Лучшей речью Холева является речь в защиту Максименко и речь по делу о крушении парохода «Владимир».

Речи его, правда суховаты, в них нет блеска, острого юмора, боевого полемического задора, он не способен на глубокие психологические экскурсы. Успех Холева объяснялся умением добросовестно собирать доказательства и правильно представить их суду. Например, его речь в защиту Максименко – это упорный, кропотливый труд. Каждое доказательство, которым он оперирует, тщательно проверено. Анализируя доказательства, он строго последователен. Логику его речи трудно оспорить. Большое впечатление производит его полемика с медицинской экспертизой. По специальным вопросам медицины, возникшим в суде, он эрудирован и свободно полемизирует с авторитетными экспертами. Речи Холева – образец предельно добросовестного отношения к обязанностям адвоката. Холев не был в первой шеренге дореволюционных русских ораторов, однако он принадлежал к числу известных, выступал в крупных процессах, где большим трудом и усердием добивался успеха.

Литература

Слова, 1919, 23). Развитие речи тесно связано с физическим, умственным, этическим и эстетическим воспитанием человека. Только гармоничное развитие способствует становлению настоящего оратора. В практике ораторского искусства, считал Луначарский, необходима психология воздействия на слушателей: "Каждое слово после того, как оно было произнесено, вступает в особый мир, в психику другого человека...

Суда присяжных, с учреждением присяжной адвокатуры. Появилась целая плеяда талантливых судебных ораторов: А.Ф. Кони, В.Д. Спасович, К.К. Арсеньев, Н.П. Карабчевский, Ф.Н. Плевако, С. А. Андреевский и другие не менее выдающиеся красноречивые ораторы, чьи речи привлекали пристальное внимание. Основателем судебной этики как науки о нравственных принципах судопроизводства по праву можно считать...

Устремились люди, увлеченные идеями буржуазного преобразования России, надеявшиеся использовать предоставленную им судебную трибуну для критики государственного строя. В 70-х годах XIX в. в литературе впервые был поставлен вопрос о юридической природе адвокатуры. А.М. Пальховский в своем исследовании сделал такие выводы: «Адвокатура, в силу самой своей природы, должна занимать не подчиненное, а...

Среди первых выдающихся представителей античной риторики называют Горгия (ок. 480 - 380 до н.э.), Лисия (435 - 380 до н.э.), Демосфена (ок. 384 - 322 до н.э.).

Наибольший вклад в теорию красноречия внесли греческие философы Платон (427 - 347 до н.э.) и Аристотель (384 - 322 до н.э.).

Платон изложил мысли своего учителя Сократа в знаменитых диалогах "Горгий", "Софист", "Федр", центральным персонажем которых как раз и является Сократ.

Платон определяет софистику как мнимую мудрость и противопоставляет риторике софистов подлинное красноречие, основанное на знании истины. Целью речи является познание истины, т.е. определение сущности предмета, для чего необходимо сначала четко определить предмет речи.

В диалоге "Федр" говорится о построении речи. По мысли Платона, на первом месте должно быть вступление , на втором - изложение , на третьем - доказательства , на четвертом - правдоподобные выводы . Возможны ещё подтверждение и добавочное подтверждение , опровержение и добавочное опровержение , побочное объяснение и косвенная похвала .

Аристотель. Ученик Платона Аристотель написал "Риторику", сочинение из трёх книг.

В первой книге рассматривается предмет риторики, которая определяется как "способность находить возможные способы убеждения относительно каждого данного предмета…".

• Аристотель выделяет три вида таких способов:
  • "одни из них находятся в зависимости от характера говорящего";
  • "другие - от того или другого настроения слушателя";
  • "третьи - от самой речи".

Во второй книге "Риторики" Аристотеля говорится о "причинах, возбуждающих доверие к говорящему". Это "разум, добродетель и благорасположение". Аристотель советует оратору помнить о возрасте, происхождении и общественном положении слушателей, учит приёмам убеждения и отводит много места логическим доказательствам.

Третья книга "Риторики" посвящена самой речи. Большое внимание уделяется стилю, который ставится в зависимость от предмета изложения.

Цицерон. Вершиной ораторского искусства в Древнем Риме является деятельность Марка Туллия Цицерона (106 - 43 до н.э.) - крупнейшего оратора, писателя и политика.

• Из риторических сочинений Цицерона большое значение имеют прежде всего три книги:
  • "Об ораторе", в которой автор показывает идеального, всесторонне образованного оратора-философа;
  • "Брут, или О знаменитых ораторах" - книга, содержащая историю красноречия;
  • "Оратор" - сочинение, в котором разрабатывается вопрос о лучшем стиле и теоретически обосновывается собственный идеал Цицерона.

Цицерон полагает, что подлинное красноречие представляет собой далеко не простое искусство, которое основывается, прежде всего, на глубоком знании предмета. В античности философы и риторы спорили о том, является ли риторика наукой. Философы утверждали, что риторика не есть наука. Риторы считали иначе. Цицерон предложил своё решение: риторика не является истинной (умозрительной) наукой, но представляет собой практически полезную систематизацию ораторского опыта.

Цицерон придерживается классической схемы членения риторического процесса. Риторический процесс - это весь путь от мысли к звучащему публичному слову.

• Классическая схема его состоит из пяти частей:
  1. найти что сказать;
  2. найденное расположить по порядку;
  3. придать ему словесную форму;
  4. утвердить всё это в памяти;
  5. произнести.

Квинтилиан. Другим представителем древнеримского красноречия является знаменитый оратор Марк Фабий Квинтилиан (35 - 96 н.э.) - автор обширного сочинения в двенадцати книгах "Риторические наставления". В этом труде учтён опыт классической риторики и собственный опыт автора как преподавателя риторики и судебного оратора. Квинтилиан рассказывает о воспитании будущего оратора, занятиях в риторической школе, рассуждает об изучении грамматики, философии, искусства, права, анализирует образцовых ораторов, писателей, поэтов, говорит о системе упражнений, даёт рекомендации для чтения художественных произведений и блестящих речей.

Риторика и ораторы в средневековой Европы. В средневековье прославились такие ораторы как Иоанн Златоуст (ум. в 407 н.э.) и Фома Аквинский (1225 - 1274).

Иоанн Златоуст считался идеальным византийским проповедником. Фома Аквинский заложил основы теории церковного красноречия.

Заметный вклад в развитие риторики внесли европейские писатели и мыслители нового времени: Б.Паскаль, М.Монтень, Ж.Лабрюйер, Ф.Бэкон, Г.Лихтенберг.

Французский писатель 17 века Ж.Лабрюйер писал, что "красноречие - это дар, позволяющий нам овладевать умом и сердцем собеседника, способность втолковывать или внушать ему всё, что нам угодно".

Риторика и ораторы в России. Основоположниками риторики в России были М.В.Ломоносов, И.С.Рижский, А.Ф.Мерзляков, М.М.Сперанский.

Ректор Харьковского университета, профессор красноречия и русского языка Иван Степанович Рижский был автором "Опыта риторики", издававшегося в 1795, 1805 и 1822 годах. Задачу оратора Рижский видит в воздействии на ум и чувства слушателей силою слова, которая, по его мнению, заключается в выразительности и изобразительности. Рижский выделил жанры больших речей, определил случаи нарушения чистоты речи.

"Краткая риторика, или Правила, относящиеся ко всем родам сочинений прозаических" русского поэта и переводчика Алексея Фёдоровича Мерзлякова была предназначена для воспитанников Московского университетского пансиона и пользовалась большой популярностью в первой трети 19 века. Мерзляков называет следующие цели оратора: научение, убеждение и искусство тронуть слушателя. Мерзляков считает, что красноречие обязательно должно иметь благородную цель - распространение познания, открытые новых истин.

Книга А.С.Никольского "Краткая логика и риторика для учащихся в Российских духовных училищах" (1790) посвящена вопросу о жанрово-ситуативных формах речи, характеристикам прозаической, ораторской и стихотворной речи.

Александр Иванович Галич, один из учителей А.С.Пушкина, преподавал в Царскосельском лицее русскую и латинскую словесность. В 1830 году вышла в свет его книга "Теория красноречия для всех родов прозаических сочинений". По Галичу, "теория красноречия, риторика, научает систематически обрабатывать сочинения на письме и предлагать изустно так, чтобы они и со стороны материи и со стороны формы, т.е. и по содержанию, и по отделке, нравились читателю или слушателю, произведя в его душе убеждение, растроганность и решимость удачным выбором и размещением мыслей, а равно и приличным выражением мыслей с помощью слов".

• Галич выделяет четыре главных момента, на которых основывается наука красноречия:
  • "счастливое изобретение мыслей, приличных предмету";
  • "благоразумное расположение мыслей и умение воздействовать на слушателей так, чтобы они могли легко воспринимать идею в целом и по частям";
  • "изложение или выражение мыслей словами";
  • "провозглашение ораторской речи".

Другой преподаватель Царскосельского лицея Николай Фёдорович Кошанский является автором "Частной реторики" (1832) и "Общей реторики" (1854). Такое написание слова реторика употреблялось в качестве варианта в 19 веке, оно соответствует правописанию этого слова в греческом языке. Общая риторика содержит главные, начальные правила всех прозаических сочинений, частная риторика, основываясь на общей, рассматривает каждое прозаическое произведение, его достоинства и недостатки.

Большой вклад в развитие риторики в России внесла посмертно опубликованная в 1844 г. книга М.М.Сперанского "Правила высшего красноречия". Сперанский был известным государственным деятелем эпохи Александра 1. В этой работе детально рассмотрены вопросы структуры публичного выступления, аргументации, композиции, выразительности речи.

Среди выдающихся представителей риторики как практического искусства были такие видные судебные ораторы как Н.П.Карабчевский, Ф.Н.Плевако, П.А.Александров, С.А.Андреевский, а также крупнейшие юристы А.Ф.Кони и П.С.Пороховщиков. Пороховщиков (псевдоним П.Сергеич) написал оригинальный труд по истории русского судебного красноречия "Искусство речи на суде", А.Ф.Кони - книгу "Советы лекторам".

Яркими представителями академического красноречия являются знаменитые русские ученые: историки Т.Н.Грановский и В.О.Ключевский, химик Д.И.Менделеев, биолог К.А.Тимирязев.

В конце 19 - начале 20 века появляются новые работы, посвященные отдельным проблемам риторики: "Очерки по истории красноречия А.Г.Тимофеева (1899), "Принципы красноречия и проповедничества" И.П.Триодина (1915).

Последние работы по риторике, продолжающие традиции 19 века, были связаны с деятельностью Института Живого Слова. В "Записках Института Живого Слова" (1919) были опубликованы "Программа курса лекций по теории красноречия (риторика)" Н.А.Энгельгардта и работа А.Ф.Кони "Живое слово и приёмы обращения с ним в различных областях". В 20-ые годы 20-го века риторика была исключена из школьного и вузовского обучения.

Во 2-ой половине 20 в. происходит возрождение интереса к риторике. Появляются труды С.С.Аверинцева, Ю.М.Лотмана, В.П.Вомперского, Ю.В.Рождественского. Развивается "неориторика" в США и Европе. В 90-ые годы 20-го века в России происходит возрождение риторики как научного направления и учебной дисциплины, риторика становится темой монографий и статей, предметом изучения в вузах и школах.

Теория и практика русского красноречия в XIX веке

• Виды ораторского искусства и их характеристика (политическое, лекторское, бытовое, судебное красноречие).
• Руководства по риторике.
• Кризис риторики во второй половине XIX века.

1. Адамов Е.А. Выдающиеся русские ораторы: Из истории ораторского искусства. – М.: Знание, 1961. – Вып. 2. – С.5–60.
2. Виноградов В.В. Поэтика и риторика //Виноградов В.В. Избранные труды. О языке художественной прозы. – М.: Наука, 1980. – С.98–175.
3. Герцен А.И. Былое и думы. – М.: Государственное изд-во худ. литературы, 1963. – С.119–127, 360–361, 434–444.
4. Граудина Л.К., Миськевич Г.И. Теория и практика русского красноречия. – М.:Наука, 1989. – С.122–85.
5. Ефимов А.И. О культуре публичной речи //Русская речь. – 1989. – №5. – С.103–107.
6. Зарифьян И.А. Теория словесности: Библиография и комментарий. – М.: Знание, 1990. – 64 с.
7. Мастера красноречия. – М.: Знание, 1991. – 144 с.
8. Михайлова Н. Судьба «Риторик» Н.Ф.Кошанского //Альманах библиофила. – М.: Книга, 1984. – Вып.16. – С.211–224.
9. Рождественский Ю.В. Теория риторики. – М.: Добросвет, 1997. – С. 79–82.
10. Смолярчук В.И. Гиганты и чародеи слова: Русские судебные ораторы второй половины XIX-начала XX в. – М.: Юридическая литература, 1984. – 272 с.
11. Смолярчук В.И. Ф.Н.Плевако – судебный оратор. – М.: Знание, 1989. – 64 с.
12. Судебное красноречие русских юристов прошлого. – М.: Фемида, 1992. – 286 с.
13. Чехов А.П. Хорошая новость //Полн. собр. соч. и писем: В 30-ти т. – М.: Наука, 1979. – Т.16. Сочинения. – С.266–267.
14. Чихачев В.П. Лекторское красноречие русских ученых XIX века. – М.: Знание, 1987. – 96 с.
15. Этюды о лекторах. – М.: Знание, 1974. – 224 с.

Условия для развития ораторского искусства в России в XIX в. были менее благоприятными, чем на Западе. Отсутствовал парламент, действовала жестокая цензура, до 1864 г. не существовало гласного суда. Но тем не менее культура ораторской речи развивалась. Продолжалось совершенствование как практического, так и теоретического духовного красноречия. Все риторики включали специальные разделы, в которых излагались принципы построения, словесного оформления проповеди. Формировались новые разновидности ораторской речи: политическое, судебное красноречие. Увлечение застольными, юбилейными, свадебными речами, тостами способствовало совершенствованию бытового красноречия.

Политическое красноречие развивалось особенно интенсивно в периоды обострения классовых противоречий. Начало XIXвека дало нам замечательные образцы политического красноречия в творчестве декабристов, которых привлекали не нормы рассудочного ораторского искусства, а эмоциональные способы воздействия словом на человека. Поэтому красноречие проповедников по цели, назначению, приемам воздействия декабристам было ближе, чем академическое ораторское искусство.

Политическое красноречие развивалось и в кружках 30-х и 40-х годов (кружки Петрашевского, Герцена и Огарева, Станкевича, Белинского и других общественных деятелей). Революционные демократы были вынуждены собираться и говорить тайно. Они были лишены возможности выступать открыто с ораторским словом и поэтому прибегали к средствам публицистики для выражения своей гражданской позиции. Существовало также и официально одобренное красноречие консерваторов и либералов, которые не имели ограничений в выступлениях и отличались фразерством. Это красноречие М.Е.Салтыков-Щедрин назвал «размазисто-стыдливо-пустопорожним».

Выдающимся оратором своей эпохи был В.Г.Белинский, который сочетал в себе большую эмоциональность с блестящим логическим анализом. А.И.Герцен в произведении «Былое и думы» так описывал В.Г.Белинского как оратора: «Но в этом застенчивом человеке, в этом хилом теле обитала мощная, гладиаторская натура; да, это был сильный борец! Он не умел проповедовать, поучать, ему надобен был спор. Без возражений, без раздражения он не хорошо говорил, но когда он чувствовал себя уязвленным, когда касались до его дорогих убеждений, когда у него начинали дрожать мышцы щек и голос прерываться, тут надобно было его видеть; он бросался на противника барсом, он рвал его на части, делал его смешным, делал его жалким и по дороге с необычайной силой, с необычайной поэзией развивал свою мысль». Скованный цензурой, революционный демократ переносил наиболее сильные приемы красноречия в свои статьи. Многие его произведения построены в стиле устной речи (например, знаменитое «Письмо к Гоголю»). В.Г.Белинский был и теоретиком ораторского искусства. В рецензии на «Общую риторику» профессора Кошанского и других работах он высказал ряд чрезвычайно ценных соображений по вопросам ораторского искусства.

Во второй половине XIX века политическое красноречие представлено выступлениями народовольцев (Желябов, Фигнер и др.), разночинной интеллигенции (А.П.Щапов и др.), первых рабочих ораторов (Халтурин, Алексеев и др.). В конце XIX века формируется тип оратора-большевика.

В рассматриваемый период активно развивается бытовое красноречие. О характере произносимых речей, о степени распространенности этого вида ораторского искусства можно составить представление по типам ораторов и их выступлениям, воспроизводимым в художественных произведениях (см., например, рассказы А.П.Чехова «Свадьба», «Оратор», «Скучная история», «О вреде табака»).

В 60-е годы XIX века в России была осуществлена судебная реформа. Был введен суд присяжных. Судебный процесс стал проходить гласно, устно. Поэтому начинает развиваться еще один вид риторического искусства – судебное краноречие. Перед судом присяжных было произнесено много адвокатских речей – образцов судебного ораторского искусства. Живое, яркое слово таких талантливых судебных деятелей, как А.Ф.Кони, В.Д.Спасовича, Ф.Н.Плевако, П.С.Пороховщикова и др., вызывало большой общественный интерес. Они глубоко знали предмет речи, в совершенстве владели литературным языком, были находчивы в дискуссии, прекрасно аргументировали, умело разбирали факты и на них строили свои выводы. Их речи изобиловали умело использованными образами, сравнениями, обобщениями и были построены на глубоком психологическом анализе и разборе человеческих отношений, на характеристике лиц, причастных к делу. Многие из адвокатов были не только ораторами-практиками, но и теоретиками судебного и лекторского красноречия: Б.Б.Глинский «Русское судебное красноречие», А.Г.Тимофеев «Судебное красноречие в России», П.С.Пороховщиков (П.Сергеич) «Искусство речи на суде», А.Ф.Кони «Приемы и задачи обвинения», «Советы лекторам» и др. В этих трудах сформулированы теоретические и практические принципы не только этого вида красноречия, но и ораторского искусства вообще: 1) понятность и ясность изложения, однозначность восприятия; 2) знание предмета речи; 3) соблюдение законов логики, являющихся основой речи; 4) знание особенностей употребления языковых единиц; 5) соблюдение «чистоты и точности» слога, чувства меры, соответствия общей содержательной направленности текста и выбора использованных языковых средств; 7) умение говорить просто о вещах возвышенных и сложных; 8) убежденность в том, что говоришь, отсутствие лжи; 9) необходимость хорошей подготовки к выступлению; 10) умение психологически собраться, сосредоточиться, с помощью особых приемов удержать внимание слушателей в процессе речи и т.п.

В XIX веке успешно развивалось академическое красноречие, что связано с подъемом научной мысли, расширением университетского образования, утверждением материализма в науке, участием студенчества в общественной и политической жизни страны. Если в первой трети XIX в. талантливые даровитые лекторы составляли исключение среди общего числа профессуры (об этом, например, писал А.И.Герцен в романе «Былое и думы»), то в 40-60-ые годы появилась целая плеяда блестящих профессоров-ораторов, чьи лекции – интереснейшие образцы русского академического красноречия. Это историки Т.Н.Грановский и В.О.Ключевский, физиолог И.М.Сеченов, химик Д.И.Менделеев, ботаник К.А.Тимирязев, физик А.Г.Столетов, филологи А.Ф.Мерзляков, Г.П.Павский, Ф.И.Буслаев и др. Академическое красноречие развивалось прежде всего в университетах и иных учебных заведениях в форме лекций. Многие известные ученые того времени активно участвовали в научных чтениях и публичных дискуссиях. Их выступления проходили в переполненных залах.

6 июля 1811 г. при Московском университете было создано «Общество любителей российской словесности». На его периодических заседаниях выступали видные русские ученые, писатели, общественные деятели. Было выпущено 27 томов трудов, в которых публиковались исследования по русскому языку, его истории, материалы к различным словарям, речи профессоров на торжественных мероприятиях Московского университета. Произнесенные по-русски, изданные для чтения, они демонстрировали развитие национального академического красноречия.

Для русского лекторского красноречия характерны эмоциональность, гражданская направленность, глубокий научный анализ, прогрессивная общественная позиция, искусство живого изящного слова, которое было ярким, образным, логичным, в то же время простым, ясным и естественным. Лекторы пробуждали стремление к знанию, активному его применению, умели задеть за живое слушателей, приковать их внимание к предмету лекции, не дать им возможности скучать и утомляться. Появление на кафедре любимых профессоров часто встречали аплодисментами. По воспоминаниям современников, лекции русской профессуры давали не только большое умственное, но и высокое художественное наслаждение.

Период первой половины XIX в. считается плодотворным в истории развития теории красноречия. Именно в это время появилось большое количество работ по риторике, что связано с процессом становления границ русского литературного языка, формирования единой системы языка, утверждения литературных норм, становления курсов теории словесности, с дискуссиями о языке, о «старом » и «новом» слоге, с пересмотром структуры школьного филологического образования. В России были популярны курсы риторики А.И.Галича, И.И.Давыдова, Н.Ф.Кошанского, А.Ф.Мерзлякова, Н.И.Греча, К.П.Зеленецкого и др.

Русские риторики этого периода – это работы теоретической и практической направленности. В них определялись принципы организации прозаических текстов, виды прозы. Законы красноречия распространялись на письма, разговоры, деловые бумаги, учебные сочинения, историю, ораторские речи (духовные, политические, судебные, похвальные, академические) и т.д. Риторика и поэтика рассматривались как самостоятельные области науки о словесности. Основное назначение риторики – научить оказывать влияние на читателя или слушателя. В руководствах излагалась классическая теория риторики по трехчастной схеме (изобретение, расположение, выражение). Рассматривались общие места, учение о страстях, периоды, тропы и фигуры. Много внимания авторы уделяли учению о слоге, его достоинствах и недостатках, а также благозвучию. Структура риторических сочинений претерпела определенные изменения: риторика была разделена на общую, которая обобщала законы изобретения, расположения и выражения мыслей, создания литературно-письменных текстов, и частную, предлагавшую практические рекомендации по всем жанрам красноречия.

В учебниках того времени в значительной мере использовались традиции ораторского искусства Древней Руси, героическая тематика из русской истории, учитывались особенности именно русских языковых средств, риторика рассматривалась как наука высокой культуры речи, мастерства слова в разных условиях и считалась главной наукой словесности («способности или искусства выражения мысли в слове с применением правил искусств речи (прежде всего риторики как «искусства сочинять»); совокупность произведений словесности, в которых применяются правила искусств речи»). В центре внимания была как устная, так и письменная речь. Авторы многих руководств пытались логически выстроить цельную систему искусств речи применительно к русскому языку: логика давала правила организации и развития понятийного содержания речи, грамматика и риторика – правила выражения мысли в слове. Центр такой системы составляло понимание языка как смысловыразительного средства, слова как знака для выражения понятий, суждений, чувств. Труды, в которых излагается теория красноречия, представлены такими жанрами, как 1) теоретические сочинения по русской, или «изящной» (по терминологии того времени), словесности: «Правила словесности, руководствующие от первых начал до высших совершенств красноречия» Я.В.Толмачева, «Учебная книга российской словесности» Н.И.Греча, «Теория красноречия для всех родов прозаических сочинений» А.И.Галича, «Чтения о словесности» И.И.Давыдова, «Общая реторика» и «Частная реторика» Н.Ф.Кошанского, «Учебный курс русской словесности» В.Т.Плаксина, «Курс русской словесности для учащихся», «Исследование по риторике» К.П.Зеленецкого; 2) краткие риторики, предназначавшиеся для обучающихся в различных учебных заведениях: «Краткая риторика, или Правила, относящиеся ко всем родам сочинений прозаических» А.Ф.Мерзлякова (автор отказывается от ломоносовского учения об изобретении и учения о страстях и разрабатывает правила общей стилистики).

В курсах словесности риторика понималась как правила искусного соединения мыслей и слов. Поэтому несколько изменилась часть, посвященная изобретению. В ней появились главы, связанные с учением о стиле. Многие предметы изобретения опускались в изложении. Строго различались два ряда произведений словесности: проза и поэзия. Под поэзией понималась вся художественная словесность (не только стихи), цель ее – дать удовольствие. Проза и риторика составляли единое целое, цель которого – научить.

В жизни русского общества важное место занимало и военное красноречие, о чем свидетельствует появление трудов по теории данного вида ораторского искусства, являющихся результатом осмысления опыта Отечественной войны 1812 г. (Я.Толмачев «Военное красноречие», Е.Фукс «О военном красноречии»).

Чтобы дать представление о содержании риторики XIX века, коротко охарактеризуем учебники «Общая реторика» и «Частная реторика» Ф.Кошанского, которые оказали сильное влияние на разработку риторической теории 30-50-х годов XIX века. Эти книги пользовались большой популярностью и продержались в качестве учебных до середины века.

В первой книге рассматривались общие законы прозы, вторая анализировала отдельные виды прозаических сочинений. Во введении к «Общей реторике» дано определение риторического учения: «Риторика (вообще) есть наука изобретать, располагать и выражать мысли и (в особенности) руководство к познанию всех прозаических сочинений. В первом случае называется общею, во втором частною». В первой книге представлены начала красноречия – выбор самого предмета, ход мыслей в описании и рассуждении; названо и охарактеризовано 24 источника, с помощью которых, по мнению автора, можно описать предмет речи с разных сторон; значительное место отводилось слогу (категория стиля) и украшению речи. Автор по-новому подошел к роли стилистических фигур в тексте: фигуры слова не рассматриваются, типология фигур строится в зависимости от способа смыслового воздействия («фигуры, убеждающие разум», «фигуры, действующие на воображение», «фигуры, пленяющие сердце»).

«Частная реторика» представляла собой руководство по теории прозаических жанров. В ней объяснялись цель, содержание, композиция, достоинства писем, некрологов, анекдотов, летописей, жизнеописаний, повестей, романов, ученых сочинений и других жанров. Специальное внимание уделялось анализу собственно ораторского искусства в древности и в XIX в. Говорилось о речах политических, духовных, академических, торжественных и др.

Обе риторики включали многочисленные примеры, в большей степени взятые из современной автору русской литературы, множество дополнительных сведений по логике и эстетике.

Таким образом, первая половина XIX в. – это период расцвета теории красноречия. Вторая же половина – время постепенного упадка риторики как науки о прозе. Причины кризиса риторики и постепенного исключения ее из программы преподавания в середине XIX в. были проанализированы академиком В.В.Виноградовым в книге «О языке художественной прозы», а также рассмотрены в статье Ю.В.Рождественского «Проблемы риторики в стилистической концепции В.В.Виноградова» (см.: Русский язык. Проблемы художественной речи. Лексикология и лексикография. Виноградовские чтения IX-X. – М., 1981).

Крупнейшие филологи А.А.Потебня, А.Н.Веселовский, критики во главе с В.Г.Белинским объявили главным видом словесности художественную литературу (прозу и поэзию). Из программ школьного образования исчезало все, что было связано с деловой, научной, ораторской речью. При обучении языку и литературе использовались только художественные тексты. Нормативная система искусств речи начинает разрушаться под воздействием возникающих понятий фундаментального языкознания и литературоведения. Интерес к риторике стал угасать. Многим эта наука казалась устаревшей и ненужной, скептически оценивался жанр торжественного, хвалебного красноречия. В обучении риторике живое общение с аудиторией сводилось к собранию оторванных от практики правил и рецептов, предназначенных для зазубривания. Раздел об изобретении исчерпал себя. Живое мышление подменялось формальным словесным распространением на основе источников изобретения, общих мест, которые были пригодны для всех предметов и случаев и не требовали проникновения в сущность явления, в его особенности. Яркие гражданские выступления А.И.Герцена, Т.Н.Грановского и других лекторов, ораторов, писателей этого времени завоевывали симпатию у слушателей, находили у них поддержку.

Стала раздаваться острая критика риторики. В 1836 г. журнал «Библиотека для чтения» поместил небольшую критическую статью. Автор ее, назвав риторику несуществующей наукой, иронически замечал: «Между тем пускай издаются Риторики. И при ошибочной системе все-таки можно чему-нибудь выучиться. Недавно читали мы в одной русской книге следующее родословие А.С.Пушкина, как поэта: Мерзляков создал г.Кошанского, а г.Кошанский создал А.С.Пушкина. Следовательно, А.С.Пушкин учился по риторике г.Кошанского, и, следовательно, учась по риторике г.Кошанского, можно выучиться прекрасно писать». В 1844 г. была опубликована резко критическая рецензия В.Г.Белинского на «Реторику» Н.Ф.Кошанского. Революционный демократ осуждал формализм науки, напыщенность слога риторических сочинений, работу учащихся по схемам без достаточного осознания темы: «Всякая реторика есть наука вздорная, пустая, вредная, педантская, остаток варварских схоластических времен, все реторики, сколько мы знаем их на русском языке, нелепы и пошлы; но реторика г. Кошанского перещеголяла их всех... Сколько же невинного народа губила она собою». Ученик Н.Ф.Кошанского, лицеист Я.К.Грот так вспоминал о журнальных нападках на своего учителя: «В русской журналистике, с 1830-х годов, насмешки над его реторикой составляли долго одно из общих мест нашей критики, которые в ней всегда имеются в запасе, потому что ничего нет удобнее, как при случае щегольнуть готовым и, по-видимому, непогрешимым приговором. Между тем об этом учебнике говорили большей частью только понаслышке, не зная его и даже не имея точного представления о его содержании. <...> Нет спору, что с нынешней точки зрения в каждой из этих книжек можно отыскать много несовременного и, пожалуй, странного; но при этом не должно терять из виду, во-первых, что обе они имеют одно редкое для того времени достоинство – историческую основу, знакомят в правильной системе с историею древних и новых литератур, в особенности русской, и, во-вторых, что они заключают в себе только нить или канву, по которой дальнейшее развитие и оживление предмета предоставляется знанию и искусству хорошего преподавателя». (См.: Из лицейских воспоминаний Я.К.Грота //Грот Я.К.Пушкинский лицей. – СПб; 1998). Попытку защитить «Реторику» Н.Ф.Кошанского предпринял поэт и критик, академик, профессор российской словесности и ректор Петербургского университета П.А.Плетнев. Но, несмотря на его защиту, в 1849 г. обе книги вышли последним изданием, а с 1851 г. были заменены другими учебниками.

Кризис риторики проявился в том, что во второй половине XIX в. трудов по данной дисциплине немного. Тем не менее и в последней трети XIX в. в гимназиях читали курсы по риторике.

Задания

1. В рецензии на «Общую реторику» Н.Ф.Кошанского В.Г.Белинский писал:

«Оратор сильно всколебал толпу могучим чувством, выраженным в фигуре вопрошения, – и вот могучее чувство отбросили в сторону, а фигуру вопрошения приняли к сведению... Из наблюдений и анализа над речами великих ораторов они составили сбор каких-то произвольных правил и назвали этот сбор реторикою. ... И там, где оратор берет вдохновением, бурей страстей, громом и молнией слова, там ритор хочет взять тропами и фигурами, общими местами, выточенными фразами, округленными периодами». Против чего выступает В.Г.Белинский? О каких типах ораторов говорит критик?

2. Используя фрагменты рецензий В.Г.Белинского, составьте тезисы, раскрывающие взгляды автора как теоретика ораторского искусства.

Из рецензии «Способ к распространению шелководства. Я.Юдицкого»:

«... Оставляя в стороне теорию красноречия и поэзии, и вообще всякую теорию, в низших учебных заведениях, после основательного и строго изучения грамматики, полагаем даже полезным занимать учеников практикою языка, чтобы они умели ясно, вразумительно, кругло, приятно и прилично написать записку о присылке книги, приглашение на вечер, письмо к отцу, матери или другу о своих нуждах, чувствах, препровождении времени и прочих предметах, не выходящих из сферы их понятий и их жизни. Тут главное дело, чтобы приучить их к естественному, простому, но живому и правильному слогу, к легкости изложения мыслей и - главное – к сообразности с предметом сочинения. У нас, напротив, или приучали рассуждать детей о высоких или отвлеченных предметах, чуждых сферы их понятия, и тем заранее настраивали их к напыщенности, высокопарности, вычурности, к книжному, педантическому языку, – или приучали их писать на пошлые темы, состоящие из общих мест, не заключающих в себе никакой мысли. И все это в темных педантических формах хрии (порядковой, превращенной, автонианской) или риторического рассуждения в известных схоластических рамках. И какие же плоды этого учения? – Бездушное резонерство, расплывающееся холодною и пресною водою общих мест или высокопарных риторических украшений. И потому ученик, образованный по старой системе, напишет вам рассуждение о том, что знает, а между тем не умеет написать записки, простого письма. Это похоже на человека, который умеет ходить на манер древних героев, со всем театральным величием, а не умеет ни войти, ни стать, ни сесть в порядочном обществе. О господа, ужасная эта наука – риторика! Блажен, кто мог стряхнуть с себя ее педантическую гниль и пыль, и горе тому, кто навсегда и поневоле остался щеголять в ее мишурной порфире, в ее бумажной короне на голове и с ее деревянным кинжалом! А между тем должно учить детей писать; но только в основу этого учения должно полагать грамматику, в ее общем значении, и тесное знакомство с духом родного языка, знакомство, приобретенное теориею и еще больше практикою. Что проще – то и истиннее и труднее, и потому гораздо легче выучиться писать слогом Ломоносова или Хераскова (мы говорим о прозе), нежели слогом Карамзина, Батюшкова, Жуковского, так же как гораздо легче писать слогом Марлинского, нежели слогом Пушкина или Гоголя. Конечно, талант дается природою; но мы говорим о том, что можно, по силам каждого, приобресть учением; хорошая метода учения развивает талант, а дурная дает ему ложное направление. А куда же девалась наша риторика – мы говорим только о грамматике? Неужели риторику должно исключить из предметов учения? – Нисколько, но должно ввести ее в ее собственные пределы. Чтобы писать хорошо, надо запастись содержанием, а этого никакая риторика не даст, – и та, которой до сих пор у нас учат, дает только губительную способность вариировать отвлеченную мысль общими местами и растягивать пустоту в бесконечность, другими словами – пускать мыльные пузыри. Содержание дается целостностию образования и развития; умение владеть содержанием, то есть развивать его правильно, дает логика; риторика же не виновата ни в том, ни в другом. Обыкновенно у нас риторики начинаются изложением теории периодов; вот первое незаконное присвоение риторики чужого: теория периодов относится к синтаксису, что уже многие понимают. За теориею периодов следует теория украшенного языка – троп, метафор, фигур: вот это действительно относится к содержанию риторики. Но и тут риторика совсем не должна учить красно писать , или сочинять, на заданные темы, тропы и фигуры, а только должна показать значение того и другого, как выражение известного состояния или известной настроенности духа пишущего. За теориею языка украшенного обыкновенно следует учение о хриях и рассуждениях – это вон, как педантическую гниль и пыль, как гибель всего естественного, простого...

... Стилистика – вот настоящее содержание риторики; но это не теория, а систематический, по возможности, сбор эмпирических правил, подкрепленных примерами...»

Из рецензии «Общая реторика Н.Кошанского»:

«... Все учебники русской словесности или неполны и недостаточны, или основаны на ложных началах и близоруких взглядах; там вы иногда найдете и учение о хриях, и способы изобретения мыслей, и мнимые правила, как писать речи и письма, историю и путешествия – все поверья Лагарпа, Гензия и товарищей. В пределы науки, которую мы, по старой привычке, еще не отстали называть «риторикою» или «реторикою», в нынешнем ее виде, входят материалы, принадлежащие к областям многих других наук, а между тем мы не находим в ней того, о чем именно и следовало бы говорить в теории словесности. Здание этой науки утверждается у нас на таком рухлом основании, начала логические и эстетические перемешаны в ней с догматами языка в таком хаосе, что всякий мало-мальски сметливый и образованный преподаватель видит всю бесполезность нынешней теории в приложении ее к практике. Главная ошибка наших теоретиков состоит в том, что они в своих системах, излагая законы словесных произведений, не умели порядочно отделить внутренней их стороны от внешней, идеи от формы, и, таким образом, в состав их реторик входит и логика и теория изящного, не разграниченные между собою никакими ощутительными, точными пределами. Действительно, все, что прежде в наших теориях словесности говорилось о изобретении и расположении мыслей, о составе и расположении дидактических сочинений, – все это гораздо яснее и подробнее изложено в логике, особенно во второй ее части, называемой «систематикою» или «методологиею». Происхождение слога или, лучше сказать, языка изящного и все учение об эстетических элементах каждого словесного произведения рассматривается в теории изящного. Логика и эстетика должны возвратить свою собственность, которую несправедливо и ко вреду самой себе похитила у них теория словесности; в удел сей последней останется только учение о слоге, составляющее предмет высшей, так сказать, прикладной грамматики, – так здание реторики разрушится само собою. Наставнику словесности достанется еще много дела, если он даже передаст в другие руки преподавание логики и теории изящного. Кроме грамматического изучения русского языка, он должен взглянуть на язык с исторической и догматической стороны его, изложить историю его развития, его преимущества и недостатки относительно к другим языкам, показать, в какой степени в надожественной живописи, и все свои положения подкрепить пристоящую эпоху способен он к выражению отвлеченных идей и хумерами, извлеченными из творений наших писателей. Напишите логику и теорию изящного в применении их к русскому языку и составьте хорошую теорию слога – вот за что будут вполне благодарны и учащие и учащиеся...»

3. Прочитайте отрывок из знаменитого «Письма к Гоголю» В.Г.Белинского (см. текст ниже) и найдите риторические приемы, подтверждающие мысль о том, что в своих произведениях революционный демократ активно использовал средства устной ораторской речи.

«Россия видит свое спасение не в мистицизме, не в аскетизме , не в пиетизме , а в успехах цивилизации, просвещения, гуманности. Ей нужны не проповеди (довольно она слышала их!), не молитвы (довольно она твердила их!), а пробуждение в народе чувства человеческого достоинства, столько веков потерянного в грязи и в навозе, права и законы, сообразные не с учением церкви, а с здравым смыслом и справедливостью, и строгое, по возможности, их выполнение. А вместо этого она представляет собою ужасное зрелище страны, где люди торгуют людьми, не имея на это и того оправдания, каким лукаво пользуются американские плантаторы, утверждая, что негр – не человек; страны, где люди сами себя называют не именами, а кличками: Ваньками, Стешками, Васьками, Палашками ; странами, где, наконец, нет не только никаких гарантий для личности, чести и собственности, но нет даже и полицейского порядка, а есть только огромные корпорации разных служебных воров и грабителей. Самые живые, современные национальные вопросы в России теперь: уничтожение крепостного права, отменение телесного наказания, введение, по возможности, строгого выполнения хотя тех законов, которые уже есть. Это чувствует даже само правительство (которое хорошо знает, что делают помещики со своими крестьянами и сколько последние ежегодно режут первых), – что доказывается его робкими и бесплодными полумерами в пользу белых негров и комическим заменением однохвостого кнута треххвостою плетью ».

4. Ознакомьтесь с текстом рассказа А.П.Чехова «О вреде табака» и дайте характеристику оратору, представленному в этом произведении.

5. О каких приемах судебного оратора идет речь в высказывании А.Ф.Кони:

«Судебному оратору и оратору политическому приходится действовать совершенно различно. Речи политического характера не могут служить образцами для судебного оратора, ибо политическое красноречие совсем не то, что красноречие судебное. Уместные и умные цитаты, хорошо продуманные примеры, тонкие и остроумные сравнения, стрелы иронии и даже подъем на высоту общечеловеческих начал далеко не всегда достигают своей цели на суде. В основании судебного красноречия лежит необходимость доказывать и убеждать , то есть, иными словами, необходимость склонять слушателей присоединиться к своему мнению. Но политический оратор немного достигнет, убеждая и доказывая. У него та же задача, как и служителя искусств, хотя и в других формах. Он должен, по выражению Жорж Санд, " montrer et emouvoin ", то есть осветить известное явление всею силою своего слова и, умея уловить создающееся у большинства отношение к этому явлению, придать этому отношению действующее на чувство выражение. Число, количество, пространство и время, играющее такую роль в критической оценке улик и доказательств при разборе уголовного дела, только бесплодно отягощают речь политического оратора. Речь последнего должна представлять же мозаику, не тщательно и во всех подробностях выписанную картину, а резкие общие контуры и рембрантовскую светотень. Ей надлежит связывать воедино чувства, возбуждаемые ярким образом, и давать им воплощение в легком по усвоению, полновесном по содержанию слове».

6. О каких качествах Т.Н.Грановского как лектора свидетельствуют воспоминания Б.Н.Чичерина, А.И.Герцена?

«Перед слушателями как бы живыми проходили образы могучих Гогенштауфенов и великих пап, возбуждалось сердечное участие к трагической судьбе Конрадина и к томящемуся в темнице королю Энцио, возникала чистая и кроткая фигура Людовика IX , скорбно озирающего назад, и гордая, смело и беззастенчиво идущая вперед фигура Филиппа Красивого. И все эти художественные изображения проникнуты были теплым сердечным участием к человеческим сторонам очерченных лиц. Все преподавание Грановского насквозь было пропитано гуманностью, оценкою в человеке всего человеческого, к какой бы партии он ни принадлежал, в какую бы сторону ни смотрел. Те высокие нравственные начала, которые в чистоте своей выражались в изложении общего хода человеческого развития, вносились и в изображение отдельных лиц и частных явлений. И все это получало, наконец, особенную поэтическую прелесть от удивительного изящества и благородства речи преподавателя. Никто не умел говорить таким благородным языком, как Грановский. Эта способность, ныне совершенно утратившаяся, являлась в нем как естественный дар, как принадлежность возвышенной и поэтической его натуры. Это не было красноречие, бьющее ключом и своим пылом увлекающее слушателей. Речь была тихая и сдержанная, но свободная, а с тем вместе удивительно изящная, всегда проникнутая чувством, способная пленять своею формою и своим содержанием затрагивать самые глубокие струны человеческой души. Когда Грановский обращался к слушателям с сердечным словом, не было возможности оставаться равнодушным; вся аудитория увлекалась неудержимым восторгом. Этому значительно содействовала и самая поэтическая личность преподавателя, тот высокий нравственный строй, которым он был насквозь проникнут, то глубокое сочувствие и уважение, которое он к себе внушал. В нем было такое гармоническое сочетание всех высших сторон человеческой природы, и глубины мысли, и силы таланта, и сердечной теплоты, и внешней ласковой обходительности, что всякий, кто к нему приближался, не мог не привязаться к нему всей душой...» (Б.Н.Чичерин)

«... Вслед за тем пришлось и мне видеть успех Грановского, да и не такой. Я говорю о его первом публичном курсе средневековой истории Франции и Англии».

«Лекции Грановского, – сказал мне Чаадаев, выходя с третьего или четвертого чтения из аудитории, битком набитой дамами и всем московским светским обществом, – имеют историческое значение. Я совершенно с ним согласен. Грановский сделал из аудитории гостиную, место свидания, встречи bcau mond"a. Для этого он не нарядил истории в кружева и блонды; совсем напротив, – его речь была строга, чрезвычайно серьезна, исполнена силы, смелости и поэзии, которые мощно потрясали слушателей, будили их. Смелость его сходила ему с рук не от уступок, а от кротости выражений, которая ему была так естественна, от отсутствия сентенций a" la française , ставящих огромные точки на крошечные і вроде нравоучений после басни. Излагая события, художественно группируя их, он говорил ими так, что мысль, не сказанная им, но совершенно ясная – представлялась тем знакомее слушателю, что она казалась его собственной мыслию.

Заключение первого курса было для него настоя щей овацией, вещью неслыханной в Московском университете. Когда он, оканчивая, глубоко тронутый, благодарил публику, – всё вскочило в каком-то опьянении, дамы махали платками, другие бросились к кафедре, жали ему руки, требовали его портрета. Я сам видел молодых людей с раскрасневшимися щеками, кричавших сквозь слезы: «Браво! Браво!» Выйти не было возможности...» (А.И.Герцен)

«Г-н Грановский читает довольно тихо, орган его беден, но как богато искупается этот физический недостаток прекрасным языком, огнем, связующим его речь, полнотою мысли и полнотою любви, которые очевидны не только в словах, но и в самой благородной наружности доцента! В слабом голосе его есть нечто проникающее в душу, вызывающее внимание. В его речи много поэзии и ни малейшей изысканности, ничего для эффекта; на его задумчивом лице видна внутренняя добросовестная работа...» (А.И.Герцен)

«Главный характер чтений Грановского: чрезвычайно развитая человечность, сочувствие, раскрытое ко всему живому, сильному, поэтичному, – сочувствие, готовое на все отозваться; любовь широкая и многообъемлющая, любовь к возникающему, которое он радостно приветствует, и любовь к умирающему, которое он хоронит со слезами. Нигде ничему не вырвалось слова ненависти в его чтениях; он проходил мимо гробов, вскрывал их – но не оскорбил усопших. Дерзкая мысль поправлять царственное течение жизни человечества далека была от его наукообразного взгляда, он везде покорялся объективному значению событий и стремился только раскрыть смысл их. Мне кажется, что именно этот характер преподавания возбудил такое сильное участие к чтениям Грановского...»

(А.И.Герцен)

«...А ведь Грановский не был ни боец, как Белинский, ни диалектик, как Бакунин. Его сила была не в резкой полемике, не в смелом отрицании, а именно в положительно нравственном влиянии, в безусловном доверии, которое он вселял, в художественности его натуры, покойной ровности его духа, в чистоте его характера и в постоянном, глубоком протесте против существующего порядка в России. Не только слова его действовали, но и его молчание, мысль его, не имея права высказаться, проступала так ярко в чертах его лица, что ее трудно было не прочесть...» (А.И.Герцен)

7. Какие особенности языковой формы и развития мысли данного фрагмента публичной лекции К.А.Тимирязева «Фотография природы и фотография в природе» (прочитана 19 марта 1895 г. для учащихся средних учебных заведений) позволяют ощутить незаурядное мастерство лектора?

«Ровно 300 лет тому назад, в конце великого XVI в., великого по той роли, которую он сыграл в развитии наук и искусств и еще более в освобождении человеческого духа от тяготевших над ним вековых оков, под ясным небом Италии, на берегу чарующего Неаполитанского залива, сделано было открытие, плодами которого вполне воспользовались только мы, люди конца XIX . Сделал его оригинальный человек, наполовину талантливый ученый, наполовину мистик, фантаст Джан Батиста Порта, портрет которого, сопровождаемый, согласно духу времени, символическими эмблемами его деятельности, украшает заголовок его книги «Магиа Натуралис». Открытие это заключалось в том, что, если в темной комнате (или в ящике) сделать отверстие, а еще лучше, если прикрыть это отверстие стеклянной чечевицей, то на противоположной стене мы увидим изображение находящихся перед ним домов, деревьев, садов, статуй, а главное, в наивном восторге восклицает Порта, движущиеся изображения прохожих, до того ясные, что мы можем узнать между ними своих знакомых. Этот прибор, камера-обскура, навеки обессмертил имя Джан Батиста Порта. И – что особенно любопытно – эта «Магиа Натуралис» была только разросшимся изданием книги, которую талантливый Порта издал в первый раз, когда ему было всего 15 лет, – факт, который особенно полезно подчеркивать перед этой аудиторией, т.к. он наглядно иллюстрирует слова одного французского писателя: гений – это идея юности, разработанная зрелым возрастом».

8. Чем в риторическом плане интересен отрывок из публичной лекции К.А.Тимирязева «Растение как источник силы» (прочитана в Петербурге в 1875 г.)?

«Когда-то, где-то на землю упал луч солнца, но он упал не на бесплодную почву, он упал на зеленую былинку пшеничного ростка, или лучше сказать, на хлорофилловое зерно. Ударяясь о него, он потух, перестал быть светом, но не исчез. Он только затратился на внутреннюю работу, он рассек, разорвал связь между частицами углерода и кислорода, соединенными в углекислоте. Освобожденный углерод, соединяясь с водой, образовал крахмал... В той или другой форме он вошел в состав хлеба, который служил нам пищей. Он преобразовался в наши мускулы, в наши нервы. И вот теперь атомы углерода стремятся в наших организмах вновь соединиться с кислородом, который кровь разносит во все концы нашего тела. При этом луч солнца, таившийся в них в виде химического напряжения, вновь принимает форму явной силы. Этот луч солнца согревает нас. Он приводит нас в движение. Быть может в эту минуту он играет в нашем мозгу...

Пища служит источником силы в нашем организме потому только, что она – не что иное, как консерв солнечных лучей».

9. Какие риторические средства использованы в приведенных ниже отрывках из лекций В.О.Ключевского?

«... Дворец представлял не то маскарад с переодеванием, не то игорный дом. Дамы меняли костюмы по два, по три раза в день, императрица даже по пяти раз, почти никогда не надевая два раза одного и того же платья. С утра до вечера шла азартная игра на крупные суммы среди сплетен, подпольных интриг, пересудов, наушничества и флирта, флирта без конца. По вечерам сама императрица принимала деятельное участие в игре. Карты спасали придворное общежитие: другого примиряющего интереса не было у этих людей, ежедневно встречаясь во дворце, сердечно ненавидели друг друга. Говорить прилично между собой им было не о чем; показать свой ум умели только во взаимном злословии; заводить речь о науке, искусстве или о чем-либо подобном остерегались, будучи круглыми невеждами; половина этого общества, по словам Екатерины, наверное, еле умела читать и едва треть умела писать. Это была мундирная придворная лакейская, нравами и понятиями мало отличающаяся от ливрейной, несмотря на присутствие в ее среде громких старофамильных имен, титулованных и простых».

«... Елизавета царствовала 20 лет, с 1741 по 1761 год, и царствование ее было не без славы. Это была веселая и набожная царица, от вечерни ездила на бал и с бала к заутрени. Любя и глубоко чтя святыню русской церкви, она любила и все приятное, что можно позаимствовать из католического и протестантского Запада. Вечно вздыхая по иноческой жизни, она оставила после себя гардероб в несколько тысяч платьев. Она имела огромное влияние на судьбу Западной Европы и до конца жизни была уверена, что в Англию можно проехать сухим путем. Она побеждала Фридриха Великого, брала Берлин и усердно поила своих министров мадерой, которая водилась не при каждом европейском дворе. Воспитанная французом Рамбуром, по принуждению царствуя в национальном духе, она до страсти любила французов и до тонкости знала таинства русской кухни, не имела соперниц в изготовлении русских блюд...»

10. Прочитайте фрагмент из речи В.О.Ключевского «Евгений Онегин и его предки», произнесенной на заседании Общества любителей российской словесности 1 февраля 1887 г., найдите языковые средства установления контакта со слушателями; слова, выражающие оценку. Какие средства выразительности использует автор?

«При жизни Пушкина «Евгений Онегин» был предметом критики или удивления как крупная литературная новость. Теперь он просто предмет изучения как историко-литературный памятник. Для нас он не был ни тем, ни другим: мы не разбирали его, как разбирали тогда новые повести Тургенева, но мы и не комментировали его, как «Слово о полку Игореве» или «Недоросля». Он не был для нас только роман в стихах, случайное и мимолетное литературное впечатление; это было событие нашей молодости, наша биографическая черта, перелом развития, как выход из школы или первая любовь. При первом чтении мы беззащитно отдавались обаянию стиха, описаний природы, задушевности лирических отступлений, любовались подробностями, составлявшими декорации драмы, разыгранной в романе, не обращая особенного внимания на самую драму. Потом, перечитывая роман, мы стали вдумываться и в эту драму, в ее несложную фабулу и трагическую развязку, задавать себе вопросы и из ответов на них извлекать житейские правила. Мы горько упрекали Онегина, зачем он убил Ленского, хотя не вполне понимали, из-за чего Ленский вызвал на дуэль Онегина. Каждый из нас давал себе слово не отвергать так холодно любви девушки, которая его так полюбит, как Татьяна любила Онегина, и особенно если напишет ему такое же хорошее письмо. Читая «Онегина», мы впервые учились наблюдать и понимать житейские явления, формулировать свои неясные чувства, разбираться в беспорядочных порывах и стремлениях. Это был для нас первый житейский учебник, который мы робкою рукой начинали листовать, доучивая свои школьные учебники; он послужил нам «дрожащим гибельным мостком», по которому мы переходили через кипучий темный поток, отделявший наши школьные уроки от первых житейских опытов. Может быть, такое отношение к роману было педагогическим недосмотром наших воспитателей или нашим эстетическим пороком; может быть, это было только преждевременным и излишним напряжением эстетического чувства, предохранившим нас от многих действительных пороков. Я этого не знаю; я только отмечаю факт, не ценя его, не произнося приговора над своею молодостью. Судите вы и, если угодно, осуждайте за это нас или наших воспитателей».

11. Какие советы может почерпнуть начинающий лектор из следующих слов В.О.Ключевского:

«Гармония мысли и слова – это очень важный и даже нередко роковой вопрос для нашего брата преподавателя. Мы иногда портим все дело нежеланием подумать, как нужно сказать в данном случае, и корень тяжких неудач наших в неумении высказать свою мысль, одеть ее как следует. Иногда бедную худенькую мысль мы облечем в такую пышную форму, что она путается, теряется в ненужных складках собственной оболочки и до нее трудно добраться, а иногда здоровую, свежую мысль выразим так, что она вянет и блекнет в нашем выражении, как цветок, попавший под тяжелую, жесткую подошву. Во всем, где слово служит посредником перед людьми, в преподавании особенно, неудобно как переговорить, так и недоговорить».

Приведите доказательства образности и картинности данного текста.

12. Основываясь на высказываниях известных теоретиков риторики XIX века, сформулируйте требования, предъявляемые к построению и языковому оформлению речи:

«В центре внимания, восприятия всегда должно быть содержание». (А.И.Галич)

"Показание содержания пусть будет всегда в высочайшей степени ясно и за всем тем по возможности кратко». (А.И.Галич)

«Впрочем, как бы распространения ни были важны и выгодны для оратора, он тщательно должен наблюдать за тем, чтобы не ослабить их силы худым употреблением, а это неминуемо последовало бы тогда, когда он захотел бы действовать многословием, повторением уже того, что сказано, только в других выражениях...» (А.И.Галич)

«Но как бы фигуры ни были хороши и важны, – писатель в употреблении оных должен быть крайне осмотрителен и не думать, чтобы торжество речи от них зависело. Напротив, – слишком частые и неуместные украшения дают языку форму принужденную, педантичную. Чувство и жар страсти – вот что одушевляет слово, которому кудрявые выражения служат только одеждой». (А.И.Галич)

«Роскошные украшения лишь слабо освещают речь темную, утомляют слушателя или читателя, не доставляя никакого удовольствия». (И.И.Давыдов)

«Все, что мы сами ясно понимаем, можем также ясно передать другим, если только вникнем в изложение. Напротив, не должно писать о том предмете, которого мы совершенно не понимаем». (И.И.Давыдов)

«Мысль и звук, как тело мысли, действуют одна на другой взаимно и тесно между собой соединены». (И.И.Давыдов)

«Вообще фигуры и метафоры неприлично употреблять без разбора: они всегда должны быть сообразны с мыслями и чувствованиями». (И.И.Давыдов)

«Есть люди, кои полагают красноречие в громких словах и выражениях и думают, что быть красноречивым – значит блистать риторическими украшениями, и чем высокопарнее, тем, кажется им, красноречивее. Они мало заботятся о мыслях и их расположении и хотят действовать на разум, волю и страсти тропами и фигурами. Они ошибаются». (Н.Ф.Кошанский)

«Должно соразмерять силу выражений с движением чувства и обороты речи с ее достоинством. Излишние восклицания, например, и игра слов ни к чему не ведут...» (К.П.Зеленецкий)

«Фигуры вносятся в речь не с целью украсить ее, а только тогда, когда этого требует естественное течение мысли». (К.П.Зеленецкий)

«Ораторская декламация требует, чтобы каждое слово в устах оратора было одушевлено, чтобы одушевление это выражалось во взгляде и в движениях тела, которые... должны соответствовать тону речи и различным его изменениям». (К.П.Зеленецкий)

«Все отдельные части слова должны непременно споспешествовать к достижению оной троякой цели [научение, убеждение, искусство тронуть слушателя]». (А.Ф.Мерзляков)

«Самое важное дело оратора, желающего обладать сердцами своих слушателей, есть возбуждение страстей... Для успешного управления страстей оратору необходимо нужно глубокое познание сердца человеческого...» (А.Ф.Мерзляков)

«Открывать в одной мысли другие, искать в данном предложении новых – значит мыслить. Нельзя тому сочинять, кто не умеет и не хочет учиться мыслить. Нельзя тому сочинять, кто не умеет и не хочет учиться думать; хорошо писать – значит хорошо думать». (Н.Ф.Кошанский)

«Слог должен быть приличен предмету... Слог должен быть приличен лицам, месту и времени... Мысли, картины и все украшения были так близки и свойственны предмету...» (Н.Ф.Кошанский)

13. Прочитайте приведенную ниже рецензию на «Общую реторику» Н.Кошанского В.Г.Белинского и составьте тезисы, представляющие взгляды революционного демократа на задачи, назначение, содержание риторики как науки и способы овладения красноречием. Что в предлагаемой Н.Кошанским риторической системе вызывает отрицательную реакцию критика?

«...Чаще всего смешиваются у нас понятия: наука и искусство. Самое слово наука у нас неверно выражает заключенное в нем понятие. Простой народ наш правильно употребляет это слово, говоря о мальчике, отданном учиться сапожному ремеслу: он отдан в науку. То, что называется scientiascience Wissenschaft, у нас должно бы называться не наукою, а знанием. Наука ничему не учит, ничему не выучивает: она дает знание законов, по которым существует все существующее; она многоразличие однородных предметов приводит в идеальное единство. Искусство имеет более практическое значение: оно больше способность, талант, умение что-либо делать, нежели знание чего-либо. Искусства бывают двух родов: творческие и технические. Деятельная, производительная способность в первых бывает в людях, как дар природы; учение и труд развивают этот дар, но самого дара не дают тем, кому не дано его природою. Технические искусства даются людям наукою в смысле, как понимает это слово простой народ, – в смысле практического учения, изучения, навыка. И в творческих искусствах есть своя техническая сторона, доступная и бездарным людям: можно выучиться писать легкие и гладкие стихи, разбирать ноты и лучше или хуже разыгрывать их, срисовывать копии с оригиналов и т.п, но поэтом, музыкантом, живописцем нельзя сделаться учением и рутиною. Все, что существует, существует на основании неизменных и разумных законов и потому подлежит ведению науки (знание); следовательно, и искусство подлежит ведению науки, но не иначе, как только предмет знания, а совсем не как предмет обучения, то есть мастерство, которому можно выучиться посредством науки. Искусствам учатся – это правда, особенно таким, в которых техническая сторона преимущественно важна и трудна; но здесь учение особенного рода – учение практическое, а не теоретическое, учение не по книге, а по наглядному указанию мастера. Таковы и все технические искусства, все ремесла. Напишите самое ясное, самое толковитое руководство к искусству шить сапоги, – самый понятливый и способный человек в пятьдесят, во сто лет не выучится по вашей книге шить сапоги так хорошо, как бы выучился он в несколько месяцев у хорошего мастера, при посредстве его наглядных указаний и своего упражнения и навыка. В таком точно отношении находится наука к искусству. Иной эстетик-критик судит лучше художника о произведении самого этого художника, но сам не в состоянии ничего создать. В сфере искусства ученый знает, художник умеет.

Но не все, к несчастию, понимают это и теперь; еще меньше все понимали это прежде. Вот откуда явилась реторика, как наука красноречия, наука, которая брала на выучку кого угодно сделать великим оратором; вот откуда явилась пиитика, как наука делать поэтами даже людей, которые способны только мостить мостовую.

Реторика получила свое начало у древних. Социализм и республиканская форма правления древних обществ сделали красноречие самым важным и необходимым искусством, ибо оно отворяло двери к власти и начальствованию. Удивительно ли, что все и каждый хотели быть ораторами, хотели иметь влияние на толпу посредством искусства красно говорить? Поэтому изучали речи великих ораторов, анализировали их и дошли до открытия тропов и фигур, до источников изобретения; стали искать общих законов в частных случаях. Оратор сильно всколебал толпу могучим чувством, выраженным в фигуре вопрошения, – и вот могучее чувство отбросили в сторону, а фигуру вопрошения приняли к сведению: эффектная-де фигура, и на ней как можно чаще надобно выезжать – всегда вывезет. Это напоминает басню о глупом мужике или глупой обезьяне, которая, увидев, что ученый, принимаясь за чтение, всегда надевал на нос очки, тоже достала себе очки и книгу, хотела читать и с досады, что ей не читается, разбила очки. Но люди бывают иногда глупее обезьян. Из наблюдений и анализа над речами великих ораторов они составили сбор каких-то произвольных правил и назвали этот сбор реторикою. Явились риторы, которые к ораторам относились, как диалектики и софисты относились к философам, и начали обучать людей искусству красноречия; завелись школы, но из них выходили все-таки не ораторы, а риторы. Какая разница между оратором и ритором? Такая же, как между философом и софистом, между присяжным судьею (jury ) и адвокатом: философ в диалектике видит средство дойти до знания истины, – софист в диалектике видит средство остаться победителем в споре; для философа истина – цель, диалектика – средство; для софиста и истина и ложь – средство, диалектика – цель; присяжный судья видит свою цель в оправдании невинного, в осуждении виновного; адвокат видит свою цель в оправдании своего клиента, прав ли он, или виноват – все равно. Оратор убеждает толпу в мысли, великость которой измеряется его одушевлением, его страстию, его пафосом и, следовательно, жаром, блеском, силою, красотою его слова; ритору нет нужды до мысли, в которой он хочет убедить толпу: ритор – человек маленький, и мысль его может быть подленькою, даже у него может не быть вовсе никакой мысли, а только гаденькая цель, – и лишь бы ее удалось ему достигнуть, а до прочего ему нет дела. И там, где оратор берет вдохновением, бурею страстей, громом и молниею слова, там ритор хочет взять тропами и фигурами, общими местами, выточенными фразами, округленными периодами. Но в древности реторика еще имела какой-нибудь смысл. Когда в какой-нибудь республике переводились на время великие люди, тогда народом управляли крикуны и краснобаи, то есть риторы. А много ли людей, которые для такой цели не стали бы учиться реторике? – Но скажите, бога ради, зачем нужна реторика в новом мире? Зачем она даже в Англии и во Франции? Ведь Питт и Фокс были не только ораторы, но и государственные люди? Ведь в наше время, когда вся общественная машина так многосложна, так искусственна, даже и великий по таланту оратор недалеко уйдет, если в то же время он не будет государственным человеком. И каким образом реторика сделает кого-нибудь красноречивым в Англии и во Франции, и кто из английских и французских парламентских ораторов образовался по реторике? Разве реторика дает кому-нибудь смелость говорить перед многочисленным собранием? Разве она дает присутствие духа, способность не теряться при возражениях, умение отразить возражение, снова обратиться к прерванной нити речи, находчивость, талант всемогущего слова «кстати»? Приведем известный пример из древнего мира. Демосфен говорил о Филиппе, а ветреные афиняне толковали между собой о новостях дня; раздраженный оратор начинает им рассказывать пустую побасенку, – и афиняне слушают его внимательно. «Боги! – воскликнул великий оратор, – достоин вашего покровительства народ, который не хочет слушать, когда ему говорят об опасности, угрожающей его отечеству, и внимательно слушает глупую сказку!» Разумеется, эта неожиданная выходка устыдила и образумила народ. Скажите: какая реторика научит такой находчивости? Ведь подобная находчивость – вдохновение! Вздумай кто-нибудь повторить эту выходку – толпа расхохочется, потому что толпа не любит людей, которые велики или находчивы задним числом. Какая реторика даст человеку бурный огонь одушевления, страсть, пафос? Нам возразят: конечно, не даст, но разовьет эти счастливые дары природы. Неправда! их может развить практика, трибуна, а не риторика. Гений полководца нуждается в хороших книгах о военном искусстве, но развивается он на полях брани. И чем бы могла реторика развить гений оратора: неужели тропами, метафорами и фигурами? Но что такое тропы, метафоры и фигуры, если выражение страсти – не произведение вдохновения? Истинный оратор употребляет тропы и фигуры, не думая о них. То энергическое выражение, которым он всколебал толпу, иногда срывается с его уст нечаянно, и он сам не предвидел, не находил его в своей голове, будучи отделен от него только двумя словами предшествовавшей фразы. Ученикам задают писать тропы и фигуры: не значит ли это задавать им работу – быть вдохновенными, страстными? Это напоминает соловья в когтях у кошки, которая заставляет его петь. Да чего не бывает на белом свете! В старину в семинариях, в классе поэзии, задавали ученикам описывать в стихах разные назидательные предметы...

Итак, какую же пользу может приносить реторика? Не только реторики, – даже теории красноречия (как науки красноречия) не может быть. Красноречие есть искусство, – не целое и полное, как поэзия: в красноречии есть цель, всегда практическая, всегда определяемая временем и обстоятельствами. Поэзия входит в красноречие как элемент, является в нем не целью, а средством. Часто самые увлекательные, самые патетические места ораторской речи вдруг сменяются статистическими цифрами, сухими рассуждениями, потому что толпа убеждается не одною красотою живой изустной речи, но вместе с тем и делом и фактами. Один оратор могущественно властвует над толпою силою своего бурного вдохновения; другой – вкрадчивою грациею изложения; третий – преимущественно ирониею, насмешкой, остроумием; четвертый последовательностью и неясностью изложения и т.д. Каждый из них говорит, соображаясь с предметом своей речи, с характером слушающей его толпы, с обстоятельствами настоящей минуты. Если б Демосфен вдруг воскрес теперь и заговорил в английской нижней палате самым чистым английским языком, – английские джентльмены и Джон Буль ошикали бы его; а наши современные ораторы плохо были бы приняты в древней Греции и Риме. Мало того: французский оратор в Англии, а английский во Франции не имели бы успеха, хотя бы они, каждый в своем отечестве, привыкли владычествовать над толпой силою своего слова. И потому, если вы хотите людям, которые не готовятся быть ораторами, дать понятие о том, что такое красноречие, а людям, которые хотят быть ораторами, дать средство к изучению красноречия, – то не пишите реторики, а переберите речи известных ораторов всех народов и всех веков, снабдите их подробною биографиею каждого оратора, необходимыми историческими примечаниями, – и вы окажите этою книгою великую услугу и ораторам и неораторам.

Но зачем реторика у нас в России? – Затем, чтоб учить детей сочинять?.. Многие смеются над определением грамматик, что она учит правильно говорить и писать. Определение очень умное и очень верное! Всеобщая грамматика есть философия языка, философия человеческого слова: она раскрывает систему общих законов человеческой речи, равно свойственных каждому языку. Частная грамматика учит не чему иному, как правильно говорить и писать на том или другом языке: она учит не ошибаться в согласовании слов, в этимологических и синтаксических формах. Но грамматика не учит хорошо говорить, потому что говорить правильно и говорить хорошо – совсем не одно и то же. Случается даже так, что говорить и писать слишком правильно значит говорить и писать дурно. Иной семинарист говорит и пишет, как олицетворенная грамматика, его нельзя ни слушать, ни читать; а иной простолюдин говорит неправильно, ошибается и в склонениях и в спряжениях, а его заслушаешься. Из этого не следует, чтоб грамматике не должно было учиться и чтоб грамматика была вздорная наука: совсем напротив! Неправильная речь одаренного способностию хорошо говорить простолюдина была бы еще лучше, если б он знал грамматику. Дело в том только, чтоб грамматика знала свои границы и слушалась языка, которого правила объясняет: тогда она научит правильно и писать и читать; но все-таки только правильно, не больше: учить же говорить и писать хорошо – совсем не ее дело. Сколько мы догадываемся, на это претендует реторика. Нелепость, сущая нелепость! Кто готовится в государственные ораторы, – тот пусть изучает речи государственных ораторов, слушает их, как можно чаще бывает в обществе государственных людей; кто готовится в адвокаты, тот пусть не выходит из судебных мест, пусть ищет общества адвокатов; но еще лучше, если тот и другой как можно чаще сами будут пробовать свои силы на избранном поприще; кто хочет блистать своим разговором в светском обществе, тот пусть живет в свете; кто хочет посвятить себя литературе, тот пусть изучает писателей своего отечества и следит за современным движением литературы. Но и тот, и другой, и третий, и четвертый больше всего пусть опасаются реторики! Скажут: в искусстве говорить, особенно в искусстве писать, есть своя техническая сторона, изучение которой очень важно. Согласны; но эта сторона нисколько не подлежит ведению реторики. Ее можно назвать стилистикою, и она должна составить собою дополнительную, окончательную часть грамматики, высший синтаксис, то, что в старинных латинских грамматиках называлось: syntaxis ornata и syntaxis figurata . Этот высший синтаксис должен заключать в себе главы: 1) о предложениях и периодах, 2) о тропах и 3) об общих качествах слога – чистоте, ясности, определенности, простоте и проч. в отношении к выражению. В главе о предложениях и периодах должны быть объяснены общие, на логическом строении мысли основанные формы речи; в периоде должно показать силлогизм; надобно обратить особенное внимание на то, чтоб отделить внешнюю форму от внутренней и научить по возможности избегать школьной формы выражения. Так, например, всякий школьник, особенно учившийся по «Реторике» г.Кошанского, необходимою принадлежностью условного периода почитает союзы: если, то; надо внушить ему, что условность может заключаться и в периоде без если и то, как, например: скажешь правду, потеряешь дружбу, и что эта последняя форма проще, легче и лучше первой. В главе о тропах не должно гоняться за пошлыми примерами или искать их непременно в сочинениях известных писателей, но брать их преимущественно в обыкновенном, разговорном языке, в пословицах и поговорках. Надо показать ученику, что тропы породили необходимость образного выражения и что тропы лучше всего объясняют и оправдывают философское положение: «Ничего не может быть в уме, чего не было в чувстве». Лучшие примеры тропов должны быть в таком роде: острый ум, тупая память, следы преступления, иметь кусок хлеба и т.п. Что касается до фигур, которые, как известно, разделяются риторами на фигуры слов и фигуры мыслей, – то о них лучше всего совсем не упоминать. Кто исчислит все обороты, все формы одушевленной речи? Разве риторы исчислили все фигуры? Нет, учение о фигурах ведет только к фразистости. Все правила о фигурах совершенно произвольны, потому что выведены из частных случаев. Что касается до главы «О слоге вообще», – она должна состоять из опытных наблюдений, из общих замечаний и отнюдь не должна претендовать на наукообразное изложение. Чтоб приучить ученика владеть фразою и не затрудняться в выражении мысли, – всего менее нужна теория и всего более практика. Упражняйте его в переложении стихов на прозу, а главное – в переводах с иностранных языков. Это истинная и единственная школа стилистики. Борьба между духом двух различных языков, сравнение средств того и другого для выражения одной и той же мысли, всегдашнее усилие найти на своем языке фразу, вполне соответствующую фразе иностранного языка: это всего лучше развяжет перо ученика и, кроме того, всего лучше заставит его вникнуть в дух родного языка. Но эти так называемые источники изобретения, эти топики, эти общие места (lieux communs ), которыми реторика гордится, как своими истинными и главными содержанием, – все это решительно пустяки, и пустяки вредные, губительные. Мальчику задают сочинение на какую-нибудь описательную, а чаще всего отвлеченную тему: велят ему или описать весну, зиму, восход солнца, или доказать, что леность есть мать пороков, что порок всегда наказывается, а добродетель всегда торжествует; боже великий, какое варварство! Мальчик сочиняет! Мальчик – сочинитель! Да знаете ли вы, господа-риторы, что мальчик, который сочиняет, почти то же, что мальчик, который курит, волочится за женщинами, пьет водку?.. Во всех этих четырех случаях равно губительно упреждается природа искусственным развитием, и мальчишка играет роль взрослого человека. Где ему рассуждать о природе, когда вся прелесть, все блаженство его возраста в том и состоит, что он любит природу, не зная как и за что? А вы заставляете его находить причины его любви к природе и анализировать это чувство! Мальчик любит своих товарищей, с некоторыми из них дружен, – почему? – по простой симпатии, которая влечет человека к человеку, соединяет возраст с возрастом, – а вы заставляете его насильно уверяться, что это происходит в нем то от того, то от другого, то от нужды в помощи ближнего, то от пользы общего труда! Что из этого выходит? – мальчик был добрый шалун, который любил своих товарищей просто за то, что ему с ними было весело, – этот мальчик, искусившийся в реторике, начинает разделять свое чувство на простое знакомство, на приязнь и дружбу; дружбы у него является несколько родов, и он уже по рецептам начинает направлять свое расположение к ближним, и его чувство делается искусственно, ложно. Из живого, здорового полнотою чувства ребенка делается рефлектер, резонер, умник, и чем лучше он говорит о чувствах, тем беднее он чувствами, – чем умнее на словах, тем пустее он внутренно. От дружбы недалека любовь, – и вот прежде, чем пробудилась в нем неопределенная потребность этого чувства, он уже знает любовь в теории, говорит об измене, ревности и кровавом мщении. Он влюбляется не по невольному влечению, а по выбору, по рефлексии, и описывает, анализирует свое чувство или в письме к другу, или в своем дневнике, или в стишонках, которые он давно уже кропает. Результат всего этого тот, что в мальчике не остается ничего истинного, что он весь ложен, что непосредственное чувство у него заменено прихотью мысли. Прежде нежели почувствует он что-нибудь, он назовет это, определит. Он не живет, а рссуждает. И вот он уже не мальчик, ему уже двадцать лет, – и в этот-то счастливый возраст полноты жизни он старик: на все смотрит с презрением, с ирониею; он все испытал, все узнал; для него нет счастия – осталось одно разочарование, одни погибшие надеж ды, его настоящее скучно, будущее мрачно. Вот оно – нравственное растление, вот оно – развращение души и сердца! Конечно, много причин такому явлению, и смешно было бы всю вину взвалить на реторику; но ясно и неопровержимо, что реторика – одна из главных причин такого грустного явления. Мальчику задают тему: «Порок наказывается, добродетель торжествует». Сочинение, в форме хрии или рассуждения, должно быть представлено через три дня, а иногда и завтра. Что может знать мальчик о пороке или добродетели? Для него это – отвлеченные и неопределенные понятия; в его уме нет никакого представления о пороке и добродетели: что же напишет он о них? Не беспокойтесь – реторика выручит его: она даст ему волшебные вопросы: кто, что, где, когда, как, почему и т.п., вопросы, на которые ему стоит только ответить, чтоб по всем правилам науки молоть вздор о том, чего он не знает. Реторика научит его брать доводы и доказательства от причины, от противного, от подобия, от примера, от свидетельства, а потом вывести заключение. Удивительная школа фразерства! Ясно, что «реторика есть наука красно писать обо всем, чего не знаешь, чего не чувствуешь, чего не понимаешь». Удивительная наука! заику она делает краснобаем, дурака – мыслителем, немого – оратором. И потому, когда прочтут драму, в которой оболгано сердце человеческое, говорят: реторика! Когда прочтут роман, в прочтут пустозвонное стихотворение без чувства и мысли, говорят: реторика! котором оболгана изображаемая в нем действительность, говорят: реторика! Когда услышат взяточника, рассуждающего о благонамеренности, лицемера, рассуждающего о развращении нравов, говорят: реторика! Словом, все ложное, пошлое, всякую форму без содержания, все это называют реторикой! Учитесь же, милые дети, реторике: хорошая наука!

Всякая наука должна иметь определенное, только ей одной принадлежащее содержание; она не должна соединять в себе нескольких наук вдруг. Так как наука есть органическое построение идеальной сущности предмета, составляющего ее содержание, – то в ней все должно выходить и развиваться из одной мысли, а эта мысль должна быть вполне схвачена ее определением. Г-н Кошанский даже не позаботился определить, что такое реторика и какое ее содержание. Он начинает с того, что ничто столько не отличает человека от прочих животных, как сила ума и дар слова. До сих пор мы думали, что человека отличает от животных разум, а не сила ума. По определению г. Кошанского выходит, что и у животных есть ум, только не столь сильный, как у человека. Сила ума, по мнению г. Кошанского, открывается в понятиях, суждениях и умозаключениях, составляющих предмет логики. Дар слова заключается в прекраснейшей способности выражать чувствования и мысли, что составляет предмет словесности; а словесность заключает в себе грамматику, реторику и поэзию (поэзия – наука!..) и граничит с эстетикою. Потом, грамматика занимается у г. Кошанского словами; реторика – преимущественно мыслями (которыми недавно занималась у него логика); поэзия – чувствованиями (стало быть, в поэзии нет мыслей!..); в эстетике хранятся (словно в архиве!) мечтательные начала не только словесных наук (грамматики, реторики и поэзии!..), но и всех искусств изящных...

Скучно говорить о таких странностях... виноваты – о такой реторике, то есть о таком наборе слов, лишенном всякого содержания, всякого значения, всякого смысла. «Реторика» г. Кошанского, как и все реторики, говорит и о родах прозаических сочинений, учит: как писать историю, как писать ученые трактаты, как описывать то или другое, как писать письма... Что за нелепость! Да разве всему этому выучиваются? Это все равно, что учить (по книге), как вести себя на похоронах и как держать себя на свадьбе, как обращаться на балу и как разговаривать на званом обеде. Дайте молодому человеку прочесть несколько хороших исторических сочинений, познакомьте с хорошими авторами, между сочинениями которых есть и описания, и рассуждения, и письма, и разговоры, – и он сам поймет, как что пишется. Но вы непременно хотите искажать естественное развитие, хотите знакомить ум детей с предметами, которые не поражали их чувства, – и удивляетесь, что из ваших учеников выходят автоматы, которые отлично-хорошо знают, как что пишется, а сами не умеют ничего написать и не в состоянии понять и оценить написанного другими. Г-н Кошанский, по обычаю всех риторов, от Василия Кирилловича Тредиаковского, профессора элоквенции, до риторов нашего времени, разделяет слог на высокий, средний и низкий и обстоятельно объясняет, какие сочинения каким слогом пишутся. Г-н Кошанский забыл глубокомысленное выражение Бюффона: в слоге весь человек, – забыл, что, кроме небывалых высокого, среднего и низкого слогов, есть еще неисчислимое множество действительно существующих слогов: есть слог Ломоносова, есть слог Державина, слог Фонвизина, Карамзина, Жуковского, Батюшкова, Пушкина, Грибоедова и проч. Он забыл, что слогов не три, а столько, сколько было и есть на свете даровитых писателей.

И потом: что за пустая манера разделять сочинения на роды по внешней форме и определять, к какому роду сочинений какой приличен слог? Вы были свидетелями наводнения, разрушившего город: в вашей воле описать его в форме письма или в форме простого рассказа. Слог вашего описания будет зависеть от характера впечатления, которое произвело на вас это событие. Как можно сказать, каким слогом должно вам написать письмо к вашему брату о смерти вашего отца? В наставлении о написании рассуждений г. Кошанский ввел логику: жаль, что не включил он в свою реторику ни географии, ни минералогии!.. Что за нелепости пишутся под именем «реторик»!